Три победы воина - 3. Жалость к себе

Задумывались ли вы когда-нибудь, какое это всепоглощающее и изнурительное чувство – жалость к себе? Огромное число людей переживают его регулярно и с большой силой, если даже не сознают этого. Когда наша жизненная реализация протекает благополучно, жалость к себе отступает на задний план, в темное хранилище подсознательного, но и там оно, словно дремлющий червь, потихоньку тянет из нас соки, неприметно распространяет по всему организму некое напряжение, подавленность – мертвящие миазмы, всегда готовые проступить на поверхность сквозь наигранную бодрость бескризисного существования. Гладкий путь жизни всегда обманчив, и сколько бы мы ни уверяли себя, что все у нас в порядке, в глубине души мы хоть чуть-чуть, но жалеем себя. Мы полагаем, что достойны лучшего, что судьба не совсем справедлива, что уходят годы, а заслуженного счастья все не видать...

Бог ты мой, как часто мы бываем сентиментальны и считаем это хорошей чертой своего характера! Мы говорим себе, что способность испытывать жалость – это свидетельство доброты, и порой даже радуемся, что еще можем почувствовать накатывающую тяжесть в горле при виде бездомной собаки или нищего, просящего подаяние. Человек, жалеющий других, словно бы от одного этого чувства становится в собственных глазах альтруистом, а если не альтруистом, то по крайней мере способным на альтруизм. (об этом читайте в этой статье "Три победы воина - 2. Чувство собственной важности") Мы не желаем замечать, как часто подобная “чувствительность” парадоксальным образом соседствует с черствостью и даже жестокостью, мы не видим, насколько избирательна и неадекватна наша жалость. Ведь если приглядеться к себе, многие заметят, что жалость как особое переживание возникает при вполне определенных условиях, никак не связанных на деле с пресловутым “добросердечием”. Конечно, существует такое явление, как умственная жалость – скажем, если мы знаем, что в обществе существуют социальные слои, действительно нуждающиеся в помощи, и принимаем участие в благотворительной деятельности “по зову сердца”. Такая жалость уже не совсем эмоция, скорее, это простое осознание необходимой взаимовыручки в человеческом общежитии. Скажем, это прагматичное и трезвое понимание. Но гораздо чаще мы не столько помогаем ближнему, сколько глотаем слезы, читая добрые книжки об “униженных и оскорбленных” или глядя в телевизор, где демонстрируют что-нибудь волнующе сентиментальное. Этакие “добрые самаритяне”, способные в лучшем случае подать нищему мелочь, и составляют абсолютное большинство человеческого рода. Мы – добрые люди, не так ли?

Жалость в представлении массового сознания – противоположность эгоизму, а потому признается чем-то вроде добродетели. Хотя, если быть до конца честным, это еще одна разновидность самообмана. Та жалость, которую мы лучше всего знаем, которую чаще всего испытываем, есть прямой результат работы эгоистического сознания и без эгоизма невозможна. Наверное, большинство психологов согласится, что все виды этой жалости имеют единственный источник – жалость к самому себе.

Механизм, который лежит в основе данного процесса, называется отождествлением. Мы видим страдающее существо и на какой-то миг отождествляемся с ним. Что, если бы я страдал так же, как он? Тут-то и подступает комок к горлу, тут и начинается жалость вообще – бессознательно, автоматически, инстинктивно. Две фундаментальные проблемы человеческого эго – страх смерти и чувство собственной важности – порождают то, что дон Хуан называл озабоченностью собственной судьбой.

Непосредственным переживанием этой озабоченности является жалость к себе, а основной проекцией при восприятии окружающего мира – жалость к другим.

"Ты слишком много думаешь о своей персоне, – сказал он и улыбнулся. – А из-за этого возникает та странная усталость, которая заставляет тебя закрываться от окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому кроме проблем у тебя не остается ничего" (II).

Особенно "чувствительные" личности хорошо это знают. Не правда ли, наилучшим способом избавления от жалости оказывается "бегство"?

Отвернуться от страданий мира, как будто их не существует, не замечать обездоленных и ежеминутно гибнущих существ – вот единственное средство, обеспечивающее необходимый нам внутренний покой. Мы опираемся на надежду, что с нами подобного не случится. Жалкий способ, но это все, чем мы располагаем.

Дон-хуановский воин не имеет права бежать от истины, поскольку истина – его цель и его "спасение". Смотреть правде в глаза и не страдать от нее (потому что правда болезненна и неутешительна) можно только при том условии, что вы преодолели чувство жалости к себе. Безжалостность воина, которая часто упоминается в книгах Кастанеды и означает такую позицию. Это не черствость и не жестокость – качества, позволяющие человеку без особых уколов совести приумножать зло. Воин не приумножает зла, потому что не ищет для себя ничего, кроме свободы. Моралисты, конечно, могут утверждать, что подобная пассивность уже является злом, поскольку исключает из круга необходимых действий помощь другим существам в преодолении невзгод и страданий. Во-первых, мы должны честно признать, что учение дона Хуана лежит вне морали и этики ("по ту сторону добра и зла", как выразился в свое время Ницше), так что подобные претензии в данном случае бессмысленны в такой же мере, в какой они были бы бессмысленны по отношению к физическим законам, например. С другой стороны, морализм никак не может считаться безусловным насаждением добра, поскольку, следуя ему, люди склонны распространять на внешний мир собственные, ограниченные представления о добре, что неминуемо приводит к ошибкам, а в конечном итоге – к распространению страданий (что очевидно, мы и называем злом – об этом было достаточно сказано во введении к данной книге).

"Нагваль (видящий учитель) сказал, что только маг, который видит и является бесформенным (т. е. потерявшим человеческую форму, о чем мы еще поговорим ниже. – А. К.), может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь ли ты, что можешь ходить повсюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им?" – спрашивает у Кастанеды Ла Горда (V). Высокая степень ответственности (а вовсе не безразличие) за все живое не дает воину по собственной прихоти вмешиваться в естественный ход вещей. Карлос в связи с этим вспоминает такой случай:

"Как-то в городе я поднял улитку, лежавшую посреди тротуара, и бережно, положил ее под какой-то виноградный куст. Я был убежден, что оставь я ее на тротуаре, люди рано или поздно раздавили бы ее. Я считал, что, убрав ее в безопасное место, спас ее. Дон Хуан тут же показал мне, что это не так.

Я не принял во внимание две важные возможности. Одна из них была такой: улитка избежала верной смерти на виноградных листьях от яда. А другая – улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, чего она с таким трудом достигла. Когда я захотел положить улитку туда, где нашел ее, он не позволил мне и этого. Он сказал, что такова была судьба улитки что какой-то идиот пересечет ей путь и прервет ее продвижение.

Если я оставлю ее там, где положил, она, быть может, будет в состоянии собрать достаточно личной силы и дойти туда, куда собиралась" (V).

Обратной стороной этого аспекта безжалостности оказывается тот факт, что и сам воин не нуждается ни в помощи, ни в утешении. Жалея себя, мы часто с удовольствием делимся личной ношей с окружающими, перекладываем на кого-то ответственность за свои действия, требуя понимания или поддержки.

Воин этого не делает. Но и здесь соображения этического порядка никакой роли не играют. Стремясь высвободить как можно больше психической энергии, воин прекращает жалеть себя, в результате чего просто перестает нуждаться в такого рода поведении. Он прекрасно сознает свое экзистенциальное одиночество на пути (то одиночество, что обычному человеку представляется непереносимо ужасным) и слишком ясно видит, что всякое обращение за помощью, как и всякое перекладывание ответственности, всегда есть только самообман и свидетельство недопустимой слабости.

"Никогда не думал, что тебе нужна помощь, – говорит дон Хуан. – Ты должен культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для этого экстравагантного путешествия, которым является твоя жизнь... Жизнь – это маленькая прогулка, которую мы предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и заполняет. Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов – это быть воином. <...> – Если воин нуждается в утешении,– продолжал дон Хуан,– он просто выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях. В конечном счете воин не ищет ни понимания, ни помощи. Говоря, он просто облегчает свою ношу. Но это при условии, что у воина есть талант к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем" (IV).

Космическое одиночество, в которое неминуемо погружается донхуановский воин, для человека, не преодолевшего собственное эго, состояние действительно ужасное. Ощущение абсолютного равенства всего перед всем, соположенности себя со всем остальным миром, приходящее в результате аннигиляции эгоистических механизмов, кардинальным образом переиначивает видение и переживание бытия, устраняя одиночество и любые виды страдания. Но прежде, чем произойдет подобная трансформация, воин последовательно испытывает труднейшие этапы становления, пока одни чувства уходят из его жизни, а другие – приходят. Его оставляет и страдание, и сострадание, и многое другое.

"Воины не, способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.

– Не хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе? – В известном смысле да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его "я" становится абстрактным и неличным" (VIII).

Как видно, психология человека и впрямь переполнена парадоксами. Воин, для которого "все начинается и заканчивается собой", т. е., как считает ординарное сознание, закоренелый “эгоист”, приходит к безличному - высшему проявлению не-эгоистического бытия личности, а человек, поглощенный озабоченностью и жалостью ко всему окружающему, всю жизнь оттачивает и совершенствует только свой рафинированный эгоизм.

Как определенная психотехника, преодоление жалости к себе непосредственно связано со "стиранием личной истории", о которой мы говорили выше в контексте разрушения описания мира и образа себя. Однако по утверждению дона Хуана, стирание личной истории (совершенно необходимое для разрушения перцептивных стереотипов, скрывающих от человеческого восприятия подлинную Реальность) чревато серьезными психологическими конфликтами, если не опирается на техники, связанные с достижением безупречности, в том числе – с избавлением от чувства собственной важности и жалости к себе.

"Он объяснил, что в помощь стиранию личной истории нужно было обучить меня еще трем техникам. Они заключались в избавлении от чувства собственной важности, принятия ответственности за свои поступки и использование смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник стирание личной истории могло вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.

Дон Хуан попросил меня вспомнить, какой у меня была наиболее естественная реакция в моменты стресса и замешательства до того, как я стал его учеником. Он сказал, что его естественной реакцией была ярость. Я ответил, что моей была жалость к самому себе.

– Хотя ты не можешь вспомнить этого, но тебе нужно было хорошо поработать для отключения своей головы, чтобы это чувство стало естественным, – сказал он.– Сейчас ты и представить себе не можешь какие бесконечные усилия тебе потребовались, чтобы утвердить жалость к себе как отличительную черту на твоем острове. Жалость к себе была постоянным свидетелем всего, что ты делал. Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика и свидетеля всего, что ты делаешь, вместо жалости к себе или ярости. После невероятной борьбы ты научился чувствовать жалость к самому себе. Но точно так же ты можешь научиться чувствовать свой неизбежный конец, и теперь уже иметь на кончиках идею своей смерти. Как советчик, жалость к себе ничто по сравнению со смертью" (IV).

Пусть различные наименования "техник" и их детализации не сбивают нас с толку – речь идет все о тех же трех фундаментальных достижениях воина: преодолении страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе. Скажем, принятие ответственности за свои поступки настолько тесно связано с победой над страхом смерти и чувством собственной важности, что может рассматриваться как частный результат применения этих техник. Мы все время имеем дело с неразрывным комплексом работ по самоизменению, где каждый аспект невозможен без целого, а целое опирается на ряд частностей.

Вы можете начать с любой концепции, входящей в эту структуру, но обязательно придете ко всей совокупности идей – без осознания этой совокупности реализация частной концепции натыкается на непреодолимые трудности и грозит серьезным нарушением психического равновесия. Ту же неразрывную связь всех техник, ведущих к безупречности, иллюстрирует рассуждение дона Хуана по поводу жалости к себе и чувства собственной важности:

"Это звучит неправдоподобно, но это на самом деле так, – сказал он.

Жалость к себе – это реальный враг и источник человеческого страдания. Без некоторого количества жалости к себе человек не был бы в состоянии быть таким важным для себя, каков он есть. Но когда включается чувство собственной важности, оно начинает набирать свою собственную силу, и именно эта, на первый взгляд независимая, природа чувства собственной важности придает ему мнимую ценность" (VIII).

Вы видите, как плавно переходят друг в друга три основные техники, имеющие единственную цель в практике дона Хуана – разрушение фиксации положения точки сборки. В восьмой книге Кастанеды отдельно рассказывается о достижении особой позиции точки сборки под названием "место без жалости". Как нам кажется, здесь речь идет о том сдвиге точки сборки, который происходит в результате безупречности воина вообще. Дон Хуан "загоняет" Карлоса в "место без жалости", разыграв сцену с превращением в отвратительного, вредного и безумного старика, в общении с которым опасно проявлять жалость и к нему, и к себе. Но это лишь один из бесчисленных способов добиться того же эффекта. Непрерывно практикуемая безупречность с течением времени неминуемо приводит воина в "место без жалости", где разрушается саморефлексия и ограничивающая фиксация.

"Моя точка сборки достигла места без жалости, когда под влиянием превращения дона Хуана она была вынуждена покинуть свое привычное положение саморефлексии. – Находясь в положении саморефлексии, – продолжал дон Хуан, – точка сборки собирает мир ложного сострадания, который на поверку оказывается миром жестокости и эгоцентризма. В этом мире единственно реальными, чувствами оказываются лишь те, которые каждому из нас удобно испытывать в данный момент.

Для магов безжалостность – это не жестокость. Безжалостность – это противоположность жалости к самому себе и чувству собственной важности. Безжалостность – это трезвость" (VIII).

Более того, только это особое состояние способно дать энергию для любых перемещений точки сборки. Как-то дон Хуан прямо сказал об этом:

"Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для перемещения своей собственной или чьей-либо еще точки сборки, продолжал он,– им необходимо быть безжалостными. То есть им должно быть известно особое положение точки сборки, называемое местом без жалости" (VIII).

Подводя итог рассмотрению фундаментальных реализаций на пути достижения безупречности, мы можем указать на два важнейших эффекта этой практики. Во-первых, безупречность экономит психическую энергию воина и позволяет ему накапливать личную силу, необходимую для осуществления любой магической техники. Во-вторых, эта дисциплина приводит к ослаблению фиксации точки сборки, к медленному, но верному углублению ее, что дает возможность расширить зону восприятия и произвести все необходимые энергетические трансформации.

Алексей Ксендзюк, фрагмент из книги "Тайна Карлоса Кастанеды", 2002

[Вернуться в подраздел]

                                     Copyright © 2007-2009 by "Sergey SW"